Вадим Панов
Царь горы
Пролог

Шторм рвал океан четыре дня.

И все четыре дня волны нака­ты­ва­лись на скалы с упор­с­т­вом штраф­ных батальонов, разби­ва­лись в дым, хрипя, уходили, но только для того, чтобы броситься в следу­ющую атаку. Броситься с такой одержимостью, словно не сомневались – именно этот удар станет последним, именно этому прис­тупу суждено свалить упря­мую скалу и отво­евать для океана еще один клочок суши.

Одер­жи­мость напора завораживала.

А беше­ный ветер ломал приб­реж­ные рощи, прижи­мал к земле деревья, чудом вырос­шие среди голых скал. Ветер вгры­зался в камень, пытался расша­тать твердыню, как мог
поддер­жи­вал неис­то­вый штурм… и отступал. Уносился прочь, стелился над волнами, наби­рался сил. И возвращался, не желая приз­на­вать поражение.

Шторм рвал океан четыре дня. Четыре дня длилось противостояние. Жестокое, беспо­щад­ное и бессмысленное… Четыре дня камен­ные стены берега сдер­жи­вали напор стихии, а жите­лям немно­го­чис­лен­ных рыбац­ких посе­ле­ний прихо­ди­лось кричать, чтобы быть услы­шан­ными друг другом. Затем атаки ослабели. Ярос­т­ный рев стал тише, и ветер не гнул деревья, а лишь погла­жи­вал ветви. Устали дьявольс­кие музыканты, зада­вав­шие ритм безум­ному хороводу. А может, решили, что доста­точно наиг­ра­лись здесь, и устре­ми­лись к другим морям, к другим берегам, к другим скалам – напо­ми­нать о силе пове­ли­теля глубин и его дурном характере.

Шторм прекратился, но небо пока еще не прояснилось. Угрюмо нави­сая над морем, оно пере­жи­вало в памяти неудач­ную попытку проло­мить скалы, и тяже­лые тучи едва не каса­лись волн, таких же тяже­лых и медлительных, лениво и неспешно пере­ка­ты­ва­ющихся по груди океана и напо­ми­на­ющих серые холмы, волшеб­ным обра­зом пришед­шие в движение.

Море успокоилось, но в его вели­чес­т­вен­ной нето­роп­ли­вости еще чувс­т­во­ва­лась угроза…

– Так будет всегда. Они умеют разру­шать и ломать, могут украсить, сделать мир более комфортным, закрыть глаза и поверить, что он стал таким, каким они хотят его видеть… Но все это – обман. Их потуги – барельефы, высе­чен­ные на скале. Рано или поздно ветер и вода не оста­вят от них и следа. Ибо, как бы они ни старались, им никогда не изме­нить осно­во­по­ла­га­ющих принципов, не дано прикос­нуться к зако­нам мироздания. А если и дано, то только силой. Не изменить, а сломать… – Мужчина в плотной, тщательно застег­ну­той куртке и черных штанах гово­рил негромко, но очень уверенно.

Разру­ши­тели по природе своей. – Помолчал. – Разрушители. Ради избав­ле­ния от штор­мов они унич­то­жат океан. А чтобы спасти дичь, истре­бят охотников.

Он поднялся с камня, попра­вил черную вяза­ную шапочку, надви­ну­тую на самые брови, сделал несколько шагов, остановился, скрес­тил на груди руки и вновь устре­мил взор в сторону моря.

Что он видел? Костер, разло­жен­ный на укрыв­шейся среди скал площадке, не мог осве­тить ночной океан. Луна прята­лась за тучами, и со стороны могло показаться, что взгляд мужчины упира­ется в непро­ни­ца­емую мглу. Впрочем, некоторым, чтобы видеть в темноте, не нужны ни луна, ни солнце.

– Цели доби­ва­ются не только силой. Пусть кажется, что комп­ро­мисс невозможен, что стол­к­ну­лись не интересы, а принципы, что узел можно только разрубить, – но это только кажется. Да, никто не хочет уступать, но ведь можно оста­вить все как есть! Океан продол­жает буше­вать и убивать. Вулканы, торнадо, лавины… От них не избавиться.

Площадка нахо­ди­лась высоко, до нее не доле­тали соле­ные брызги, а прибой напо­ми­нал о себе лишь мерным гулом. Серые скалы вокруг утоп­тан­ной земли, едва осве­щен­ный кост­ром зев небольшой пещеры и, если бы не мешали тучи, – вели­кое множес­тво звезд над головой. В ясную погоду с площадки откры­вался вели­ко­леп­ный вид на ночное небо. Вот только не было заметно тропинок, веду­щих в уеди­нен­ное место, ни одного прохода в окру­жа­ющих скалах, ни намека на то, что сюда можно добраться пешком.

– Есть вечные законы. Океан порож­дает шторм, земля – вулканы, овцы… Овцы порож­дают волков. Можно ли их примирить? Никогда. Овцы не будут охотиться, волки не станут пастись. Они ведь созданы для другого! Созданы!!

Впер­вые с начала речи мужчина проявил эмоции: повы­сил голос. И топнул ногой. Дважды. А потом сжал правую руку в кулак и взмах­нул перед собой. Абст­рак­т­ные размыш­ле­ния закончились, гово­ря­щий прикос­нулся к болез­нен­ной теме, и от его спокой­с­т­вия не оста­лось и следа.

– Я знаю, что ты ответишь. Ты скажешь, что я не прав, что выбрал непод­хо­дя­щее сравнение. Что волки и овцы дейс­т­ви­тельно созданы друг для друга, а мы – чужаки. И я согла­шусь с тобой. Да! Сто тысяч раз – да! Но суть не изменится. В этом мире все чужие, все пришлые. Одни явились раньше, другие – позже, вот и вся разница. Нынеш­ним овцам потре­бо­ва­лись волки посерьезнее. Потре­бо­ва­лись мы! И мы появились. А теперь нас считают лишними!!

Эмоци­ональная вспышка угасла. Мужчина в вяза­ной шапочке с неко­то­рым удив­ле­нием посмот­рел на вски­ну­тый кулак, медленно разжал пальцы, пока­чал головой.

– Я бы все отдал за то, чтобы никогда, ты слышишь, – никогда! – не видеть красоту этого мира. Не наслаж­даться мощью океана. Не слышать шум прибоя. Не вдыхать соле­ный ветер. Не любо­ваться прек­рас­ными звездами. Я бы отдал все, чтобы жить в мире, пред­наз­на­чен­ном для меня. Для нас. Для всех нас. Я хочу жить дома. Я устал быть чужим. – Он обер­нулся к собеседнику, грус­тно улыбнулся, закон­чил чуть тише: – Уверен, ты со мной согласен.

Ответа не последовало. И, несмотря на выска­зан­ную мужчи­ной в вяза­ной шапочке уверенность, его собе­сед­ник даже голо­вой не качнул в знак согласия. Впрочем, назвать второго мужчину собе­сед­ни­ком было трудно. Скорее уж слушателем. Он сидел на земле, у скалы, в полу­шаге от черного провала пещеры. Ржавые кандалы – чистенькими, новенькими были только стяги­ва­ющие их болты – прико­вы­вали к камню руки. Причем не только запястья, но и предплечья, рядом с локте­вым суставом, и плечи. Один метал­ли­чес­кий обруч охва­ты­вал шею, а второй – грудь. Надо ли говорить, что обручи крепи­лись к скале? Ноги «собеседника» оста­ва­лись свободными, и изры­тая рядом с каблу­ками земля показывала, что неко­то­рое время он извивался, рвался на волю, захо­дился в бессильной ярости.

– Наша кровь чужда этому миру… – разме­ренно продол­жил мужчина в вяза­ной шапочке, нисколько не смутив­шись отсут­с­т­вием ответа. – Что странно, ибо кровь этого мира вполне подхо­дит нам. Может, все дело в душе? Как ты считаешь, имеют под собой осно­ва­ния челов­с­кие домыслы? Не задумывался? Я не удивлен.

Плен­ник скривился, но вновь промолчал.

– Душа. Не один год я размыш­лял над этим феноменом. Выдумка или реальность? Глупый тотем полу­ди­кого стада или сокро­вен­ное знание, даро­ван­ное самым прими­тив­ным из разумных? Душа… Есть ли душа у мира? У миров? Или душа есть только у этого мира и поэтому всех тянет сюда? И поэтому самые вели­кие импе­рии эпохи Спящего осно­вы­ва­лись под этими звездами?
– Заткнись, а? – попро­сил пленник. – Делай что задумал, только избавь меня от своего трепа.

Мужчина в вяза­ной шапочке не рассердился. Во всяком случае не изме­нил разме­рен­ному тону.

– Этот мир не приве­чает душу нашей семьи. И наша кровь ему не нравится. Он нас не любит, он нас терпит. Мы имеем право кормиться на его просторах, имеем право резать его овец, но навсегда оста­немся чужаками. Мои слова подт­вер­ж­дены неоднократно, но глав­ное дока­за­тельс­тво заклю­ча­ется в том, что подлин­ное могущество, осно­ван­ное на древ­них риту­алах и арканах, мы можем обрести, лишь пролив родную кровь. – Мужчина внима­тельно посмот­рел на пленника: – Ты, верно, гадаешь, почему наша дружба закон­чи­лась именно таким образом?

– Ты гото­вил меня для жертвоприношения, – угрюмо отве­тил скованный. – Ты меня высу­шишь.

– Удивительная проницательность, – вздох­нул мужчина в вяза­ной шапочке. – Да, мой доро­гой Крис, ты абсо­лютно прав: тебе выпало стать жертвой. Когда я вел тебя за собой, когда указывал, каких именно маса­нов и в какой именно после­до­ва­тельности следует высу­шить, я и не пред­по­ла­гал делать из тебя ученика. Тем более – наследника. Мне нужна была твоя кровь, Крис, твоя кровь, усилен­ная жизнью братьев. Таков ритуал. – Он грус­тно улыбнулся. – Если это тебя утешит, скажу, что все истин­ные карди­налы вынуж­дены убивать масанов: другую кровь, или… другую душу, Амулеты не терпят. Но у Бруджи и Луми­на­ров есть солдаты, они могут захва­тить плен­ных из враж­деб­ных кланов и использо­вать их по своему усмотрению. Я же вынуж­ден расс­ка­зы­вать сказки.

– Хорошая сказка.

– Хорошая, – согла­сился мужчина в вяза­ной шапочке. – А главное – правдоподобная.
Вспомни, как заго­ре­лись твои глаза, когда я сообщил, что Амулет выбрал тебя истин­ным кардиналом. Какие перс­пек­тивы ты увидел, какие планы принялся строить. И ничего не изменилось, когда ты узнал, что придется высу­шить девя­те­рых братьев. Ты с азар­том взялся за дело…

– Заткнись!

Крис отвернулся, но перед его глазами против воли вста­вали убитые масаны. Вот Ламберт, старина Ламберт, с кото­рым они прошли огонь и воду, с кото­рым сумели уйти от гарок во время «похода очищения» в Чикаго. Случайно или нет, но Ламберт оказался впле­тен в урав­не­ния истин­ного карди­нала и был высу­шен. Был высу­шен лучшим другом… Вот женщина из Мельбурна, недо­вер­чи­вая и сильная, с ней удалось спра­виться только при помощи прок­ля­того кардинала. Вот юнец из Дели… старик из Дели… две сестры из Боготы… Все они были выбраны, все они были обречены.
– Ты убивал с большой охотой, Крис. После ты смеялся, шутил, чувствовал, как бурлит в тебе чужая жизнь. И жадно смот­рел на меня. Нет, не на меня, на нее.

Мужчина осто­рожно снял шапочку, и взору плен­ника открылся золо­той обруч, наде­тый столь плотно, что, казалось, врос в голову. Тонкий, не толще изящ­ного женс­кого мизинчика, покры­тый искус­ной грави­ров­кой и укра­шен­ный квад­рат­ным черным камнем.

Диадема Теней.

Крис судо­рожно сглот­нул и… и мысленно согла­сился со словами обманщика: да, он всегда смот­рел на Диадему, видел только ее. Видел, даже когда карди­нал скры­вал сокро­вище под шапоч­кой плот­ной вязки. Ради обла­да­ния Амуле­том Крови Крис был готов на все. Он любил Диадему, жаждал ее.

Сейчас он нена­ви­дел себя за ту любовь.

– Кормите Амулеты кровью братьев?
...

Мы встре­ти­лись с харзий­цем за угло­вой башней Аль-Кутуна, в одном из тех гряз­ных и узких пере­ул­ков района Джаффар-ло, кото­рые подобны нитям старого темляка – спутан­ным и залоснившимся.

Его Прида­ток стоял прямо у нас на дороге, широко расс­та­вив кривые ноги и скло­нив к плечу голову, укра­шен­ную неправ­до­по­добно маленькой тюбетейкой. Шитье на тюбе­тейке было мастерское, мелкий бисер лежал ровно и тесно. Руки Прида­ток держал на виду, и в них, похоже, ничего не было. Обыч­ные руки хоро­шего Придатка – глад­кие и спокойные.

Приближаясь, я прощу­пал его и сперва не обна­ру­жил Блистающего, равного себе, – ни за плечом, ни на поясе, скры­том под склад­ками чуть спущен­ного плаща, ни…

Одна рука Придатка подб­ро­сила в вечер­нюю прох­ладу смятый комок, и тот неожи­данно вспор­х­нул белой кружев­ной бабочкой, на миг завис­шей в воздухе; другая рука легла на неви­ди­мый пояс, в пряжке что-то звонко щелкнуло – и осво­бож­ден­ный пояс радос­тно запел, разво­ра­чи­ва­ясь в стальную полосу, стано­вясь Блис­та­ющим и привет­с­т­вуя меня риту­альным свистом.

Чужой Блис­та­ющий еле заметно лизнул тончай­шую ткань пада­ющего платка, и из одной бабочки стало две, а я одоб­ри­тельно качнулся и вспом­нил о том, что рожден­ные в жаркой Харзе – полтора кара­ван­ных пере­хода от Кабира – испо­кон веков гордятся своим проис­хож­де­нием от языка Рудного Полоза.

И мне стало тесно в одежде – буднич­ных кожа­ных ножнах, схва­чен­ных семью плете­ными кольцами из старой бронзы.

Я скольз­нул наружу, с радос­тью окунув­шись в кабир­с­кие сумерки, – и вовремя. Прида­ток харзийца уже приседал, пружиня на врос­ших в землю ногах, и мне приш­лось изо всех сил рвануть руку своего Придатка вверх и наис­ко­сок вправо, потому что иначе заез­жий Блис­та­ющий запросто сумел бы смах­нуть верхушку тюрбана моего Придатка, что по Закону Беседы озна­чало бы мое поражение.

Он, видимо, совсем недавно приехал в столицу, иначе не расс­чи­ты­вал бы закон­чить Беседу со мной на первом же взмахе. Если даже я и усту­пал харзийцу в гибкости (а кто им не уступает?), то в скорости мы могли потягаться – и на этот раз не в его пользу.